Татьяна Доронина
"Доронина, видимо, от природы обладала редким артистическим умением идти в работе над образом «от себя», от своих внутренних и внешних данных. Потому-то так легко ей дается простота и достоверность и на сценических подмостках и перед кинокамерой".
Читаем статью, опубликованную в 1971 году:
"...на экране телевизора — круглое русское лицо с чуть вздернутым носом, ставшее за последнее время хорошо знакомым любителям кинематографа. Татьяна Доронина рассказывает о своей творческой юности. Слышится фраза:
«Если бы меня спросили — какой у вас самый счастливый день в жизни, я бы сказала, что это день поступления в Школу-студию...» Актриса говорила о Школе-студии имени Вл. И. Немировича-Данченко при Художественном театре, которую она кончила более десяти лет назад.
Думается, что выражение «самый счастливый» — и не преувеличение, и не дань уважения учителям, мастерам театра. Дорониной вообще близка именно эта «школа» с ее непременным требованием психологической правды, именно это направление в искусстве. Причем не в традиционном, так сказать, его выражении, а в современном, со всем арсеналом современных выразительных средств, со всеми наслоениями «моды» — и в то же время всегда во все времена неизменно существующим требованием К. С. Станиславского «истины страстей».
Доронина, видимо, от природы обладала редким артистическим умением идти в работе над образом «от себя», от своих внутренних и внешних данных. Потому-то так легко ей дается простота и достоверность и на сценических подмостках и перед кинокамерой.
Однако, конечно, не в одних природных данных дело. Школа Художественного театра научила артистку глубоко заглядывать в духовный мир своих героинь, идти путем психологического раскрытия характера — к созданию сценического образа или кинопортрета.
Причем, это особенно важно для актрисы такого, как Доронина, плана — искать образ, разнообразный по внешнему рисунку. Да, и это умеет делать Доронина. Хотя порой ей не хочется отказываться от себя самой, уходить от себя во имя того, чтобы выразительнее, более зримым оказалось изображение той, другой женщины, ее героини...
Смотришь на Доронину перед телекамерой. Вспоминаешь ее на театральной сцене. В кино. По всем, абсолютно всем приметам и внешним данным Доронина счастливейшая из актрис: так легко складывается ее судьба в театре и кино, так много ярких успехов уже выпало на ее долю!
Повторяю, щедро наградила актрису природа. Но, с другой стороны, Доронина будто и непохожа на тех исполнительниц, которые легко идут на поводу у своих данных, на тех молоденьких, очаровательных, для которых будто специально придумано удобное слово «типажность». Тем более, удачные артистические данные это не амнистия от сложности. Порой — именно так, мне кажется, обстоит и с Дорониной — данные очень привлекательные, очень удобные и легко пользуемые в искусстве, когда начинает расти мастерство, становятся камнем преткновения! и актриса уже вынуждена идти на их преодоление. А это и не просто и не сразу делается.
Впервые я увидела Доронину в спектакле Ленинградского театра имени Ленинского комсомола «Поднятая целина». Она играла Лушку. Это была одна из первых больших ролей актрисы. Белозубая и круглолицая Лушка с красиво посаженной головой, увенчанной тяжелой косой, с каким-то задорным и лихим движением плеч была очень привлекательна. В ней не было ни грубости, ни цинизма, ни той безоглядной страсти, которой порой наделяют актрисы эту героиню. В Дорониной — Лушке были и русская прелесть, и ласка, и веселье...
Уже после этой первой работы у меня возникло отчетливое ощущение, как много дано актрисе и как легко ей это «многое» с успехом использовать.
Вторично я увидела ее на следующий же вечер в спектакле «Фабричная девчонка», где она играла главную героиню — Женьку Шульженко. Актриса была та же. Но что-то неуловимо изменилось. Ушло очарование спокойной женственности — оно размельчалось в резких, угловатых, как мне по «Шли солдаты» казалось, неорганичных для Дорониной интонациях, в суете неточных мелких движений. И сила чувств размельчалась в суете поступков и поступоч- ков. Исполнительница с легкостью пользовалась всем, что было у нее и от бога и от Художественного театра... И тем не менее сценический характер не складывался.
Ну что, казалось бы, так долго останавливаться на малоудачной работе тогда еще только начинающей актрисы, работе, верно, и ею самой давно забытой? Мне кажется, есть в этом некоторый резон: в^том, как играла она Женьку Шульженко, таилось как бы предостережение актрисе. Я вспомнила об этой театральной работе многие годы спустя, после просмотра одного из фильмов. Думается, не случайно.
Однако об этим позже.
Годы успешно работала в театре и кино Доронина. Она росла творчески. В ней сохранились те же очарователь- ныё черты, подаренные ей природой. И та же веселая и яркая органичность и то же смелое, решительное обаяние. И линии лица были все те же. А образы, ею создаваемые, становились крупнее, значительнее. Как бы «вылупилась» индивидуальность. Доронина научилась не просто смотреть, но и видеть, не просто молчать, но и размышлять на сцене или не экране. Этого мало, она научилась подвергать себя трудным изменениям, переливая себя самое е другого человека. Искренность поведений сменилась перевоплощением в образ. Я бы сказала, что наступил тот момент, когда актриса сумела осуществить один из важнейших законов творчества, сформулированных К.С. Станиславским. Не идти «от себя» — к образу, к сценическому или кинопортрету, но и перевоплощаться в образ.
Вершиной подобного перевоплощения, подобного слияния с образом в кинематографе стала лучшая, с моей точки зрения, работа Дорониной в фильме «Три тополя на Плющихе».
До сих пор даже в театральной (более богатой, чем кинематографи ческая) биографии Дорониной не было роли столь простой и столь просто сыгранной. Надежда Монахова из «Варваров» Горького была гораздо сложнее и многоплановей. Маша из «Трех сестер» Чехова — откровенно и открыто драматичней. Надя Резаева из «Старшей сестры» А. Володина — лиричнее. Наташа из «Еще раз про любовь» Э. Радзинского — изящнее и нервнее.
Я перечислила те сценические характеры, в которых дарование Дорониной раскрывалось разными гранями.
Как это ни странно — не в театре, а именно в кинематографе и не в сложной для трактовки, а на вид самой простой роли обыкновенной русской женщины соединились и преломились все эти характеры, все эти работы актрисы. Потому что каждая была ступенькой, этапом, потому что каждая была отработкой новой грани мастерства.
Были такие роли и в кино. Но кинематограф далеко не сразу открыл Доронину.
Первой работой в кино была Клава, роковая женщина, эдакая соблазнительница из «Горизонта». Проходной оказалась и Нина, жена космонавта в «Перекличке». Далее — «Рабочий поселок» и роль Полины, в которой уже в какой-то степени раскрылись кинематографически выигрышные данные актрисы.
Попаданием «в яблочко», точным угадыванием того, что должна делать в кино Доронина, должен был стать фильм «Старшая сестра». Прежде всего потому, что Надю Резаеву она уже сыграла, и сыграла удивительно точно и значительно, в театре. Разве
фильм-спектакль, по существу лишь зафиксировавший на пленке театральное представление, не обязан был стать такой же бесспорной удачей актрисы? Конечно, обязан. Однако...
Вернемся к «Старшей сестре» чуть позже. А пока все-таки поговорим о том простом и глубоко человечном образе, который создала Доронина в фильме «Три тополя на Плющихе».
...Нюра Дорониной вообще-то совершенно счастливый человек. И улыбчивое, спокойное обаяние актрисы здесь легко ложится на характер, предложенный сценаристом А. Борщаговским и режиссером Т. Лиозновой. Дом, муж, двое ребят. Достаток, заработанный своими руками. Руки, привычные к работе. И радость, уверенность оттого, что все вот так хорошо, ладно и точно в жизни складывается.
Когда Нюра — Доронина с тяжелым чемоданом, нагруженная снедью на продажу, оказалась на площади трех вокзалов, она привычно-деловито стала высматривать такси и привычноделовито торговаться. Что ж, не впервой...
В этой зрелой и сильной Нюре мало было от тех метущихся и неровных девушек, которых Доронина играла прежде. За плечами у Нюры — годы, спокойно прожитые. Впереди... Все то же — дом, муж, дети, работа...
«Неожиданное», входящее в жизнь Нюры в облике шофера Саши (артист Олег Ефремов), на первый взгляд тоже Довольно банально. Но что-то в этом человеке для Нюры непривычно. То ли странное бескорыстие — не всякий, щелкнув счетчиком, откажется от рубля двенадцати копеек даже ради улыбки красивой женщины. То ли непонятная строгость, с которой расспрашивает Саша женщину о жизни.
Два лица в ветровом стекле, оба смотрят вперед. Взгляды почти не перекрещиваются... Две фигуры. Одна на темной улице, внизу. Другая — в глубине освещенного окна, наверху. И словом не перемолвиться. И все отчетливей внутренний контакт, который возникает между двумя этими людьми. И все ощутимей беспокойство, нет, смятение, которое зреет в душе у Нюры.
Актриса в этой роли немногословна. Совсем немногословна. С завидной стойкостью она убирает и лишние жесты, и суету движений, и интонационные излишества. Она словно бы обедняет свою героиню. А на самом деле, обогащая ее внутренний мир, делает свою Нюру щедрой, значительной, более цельной духовно.
Мне думается, потому-то так и удалась актрисе эта роль, что свое умение, с одной стороны, быть совершенно достоверной в предлагаемых обстоятельствах роли, с другой — воспитанную театром склонность к духовному и внешнему перевоплощению поставила на службу одной главной задаче: показать, как в простой женщине, не очень, может быть, и сложной, но в основе своей честной и чистой, зреет протест против обыденности. Простота образа, полное отсутствие внешней «выигрышности» помогли актрисе сосредоточить внимание на духовных качествах Нюры. И — что особенно важно — провести ее по этапам изменения этого характера.
За простым и сдержанно нарисованным образом рождается второй план. Не только изумлением, тревогой, радостью оборачивается для ее Нюры встреча со странным шофером. Встреча рождает неудовлетворенность привычным, будничным. Возникает потребность в каком-то другом, более сложном и трепетном человеческом общении. И уже не самым важным кажется удачно проданное на базаре мясо...
Казалось бы, фильм «Еще раз про любовь» (следующая по времени работа Дорониной) должен был бы дать актрисе возможность раскрыть сокровенное, сложное, тревожащее в характере нашей современницы с гораздо большей силой. Ведь пьеса Э. Радзинского и сценарий, написанный на том же материале, именно и посвящены сложным, драматическим человеческим отношениям. Причем, что особенно интересно, отношениям, еще складывающимся, еще формирующимся...
Стюардесса Наташа в исполнении Дорониной существо очаровательное и доброе, несколько наивное и бесшабашное. С искренним расположением относится она к людям, успокаивая и развлекая их во время перелетов. Ласково отталкивает влюбленного в нее пилота (его отлично играет О. Ефремов). Наивно пожалев молодого неудачливого поэта, читавшего стихи в молодежном кафе, вступает на его защиту. Легко, с какой-то веселой бесшабашностью сходится с мрачноватым Евдокимовым, сугубо современно мыслящим физиком.
Однако уже здесь, в этих начальных эпизодах фильма, актриса словно отходит от прежних своих поисков и удач. Она с излишней легкостью играет внешние приметы поведения Наташи. Мало того — и вот это-то и заставило меня вспомнить старый спектакль и Женьку Шульженко — у нее вновь и совершенно неожиданно появляется та несобранность, неотобран- ность выразительных средств, а потому случайность движений, интонаций, та суетливость, которые когда-то, лет десять назад, видела я на сцене. А ведь этого не было позже, когда в спектакле Большого драматического театра Доронина играла ту же роль Наташи! Там за внешней открытостью угадывался сложный и неожиданный мир юного и чистого существа, угадывалась та внутренняя самостоятельность, которая и привлекла к Наташе Евдокимова.
Не так-то проста слишком часто последние годы практикуемая нашим кинематографом система перенесения на экран готовых и апробированных спектаклей. Не даром она так часто приводит к неудачам. Вероятно, вина в данном случае, вина за неудачу — не актрисы. Даже в самом подходе к произведению драматургии, со сцены переносимому на экрану, нельзя не учитывать разницу между двумя музами, принципиальную драматургии, со сцены переносимому на экран, нельзя не учитывать разницу между двумя музами, принципиальную разниц/ двух искусств. И дело не в возможностях легче и разнообразнее сменять места действия, знакомить героев в молодежном кафе или заставить их назначить свидание на ветреной площади метро «Динамо»... Если не происходит «перевода» языка театра на язык кинематографа, то, с одной стороны, утрачивается лучшее, что характеризовало спектакль, а с другой, не приобретается новое художественное качество.
Истина азбучная? И тем не менее...
В спектакле «Моя старшая сестра» Доронина играла Надю Резаеву с большой сдержанной простотой. Это был своеобразный актерский аскетизм, полное (и так - совпадавшее с сюжетом пьесы!) пренебрежение к себе самой. Стриженая угловатая Надя словно и красивой и обаятельной не была...
На экране произошло какое-то почти неуловимое и тем не менее весьма существенное смещение образа. Некрасивая, суровая и очень простая Надя стала... красивой, чуть кокетливой и несколько самоуверенной. Желая дать актрисе возможность шире и ярче показать себя, режиссер сделал Надю — Доронину центром картины. Из тех же побуждений он немножко приукрасил ее, немножко успокоил резкость интонаций, смягчил угловатость... И, увы, превратил тонкий, суровый сценический характер в куда более банальный кинопортрет.
В фильме «Еще раз про любовь» та же попытка — соединить несоединимое, перенести на экран спектакль, лишь оснастив его внешними приметами «кинематографичности». А по актерской линии — желание (явно идущее не от актрисы, ведь съемки этого фильма шли параллельно с работой над «Тремя тополями на Плющихе») приукрасить, сделать обаятельнее героиню. Куда уж, кажется, добавлять Дорониной то, чем ее и так наградила природа. Наоборот. Заставить артистку, переломив себя, задуматься. И обнаружить ту бунтарски- чистую и непривычно цельную натуру, за которую ее среди 'тысяч других полюбил современнейший из современных физиков Евдокимов...
Вот такой сложной оказалась кинематографическая судьба столь удачливой, столь быстро и прочно увенчанной славой актрисы.
Конечно, Доронина — актриса и кино. Об этом свидетельствуют ее уже завершенные работы. Только нужно помнить, Доронина актриса куда более сложная, чем это кажется с первого взгляда, и творческие задачи ей надо предлагать в меру ее таланта, в котором так своеобразно сочетаются безыскусственная простота и тихая мудрость, стремительный темперамент и тонкое понимание женской души. Доронина — актриса сугубо современная, с особенной легкостью живет в обстоятельствах сегодняшней пьесы, сегодняшнего сценария. И Аля многих она стала как бы олицетворением образа молодой женщины годов семидесятых. Но не забываем ли мы о ее другой способности — постигать сложнейшие образы классического репертуара. Театр помнил об этом умении Дорониной. А кинематограф?! Да, многое следует спрашивать с актрисы. Потому что еще многое она может дать искусству" (Чеботаревская, 1971).
(Чеботаревская Т. Татьяна Доронина // Актеры советского кино. Вып. 7. М.: Искусство, 1971: 39-49).